Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]
Савельев ушёл, оставив брата наедине со своим горем. Уходил, размышляя невесело о странностях судьбы: совсем недавно он был здесь с Еленой, а теперь с Иваном.
Тот не вернулся ни вечером, ни на следующее утро.
С утра Андрей Николаевич направился к кладбищу, уверенный — ушёл брат, ушёл сам на передовую. Вот только как он собирается воевать без документов, как объяснит своё появление в расположении войск? Скорее всего, просто не думает об этом, влекомый чувством мести.
Но Иван оказался на месте. Он всё также, будто не минула целая ночь, сгорбленный сидел на лавочке, не обращая внимания ни на что вокруг, и всё смотрел остановившимся взглядом на крест, возвышающийся над холмиком, заросшим полевыми цветами и травой.
Подойдя ближе, Андрей Николаевич увидел, что брат совсем поседел, его короткие волосы непривычно серебрились, будто постарел младший братишка за одну ночь лет на двадцать…
Присев рядом, Андрей Николаевич помолчал и попросил тихо: «Пойдём домой, Иван».
Никитин покорно поднялся. Удивлённый этой покорностью Савельев тоже встал и они не спеша молча пошли прочь.
Тёплый ветерок и раннее солнышко дотрагивались до них, будто жалели.
Вернувшись домой, братья вдвоём пили водку без малого трое суток.
Уже после Савельев узнал, командарм приказал не трогать их — пусть пьют, отойдут сами, когда посчитают, что хватит.
По сле глубокого и тяжёлого похмелья Иван твёрдо сказал: «Хочу на фронт».
Винил себя Андрей Николаевич за проявленную слабость. Не нужно было отпускать брата. Отошёл бы он со временем от горя своего. Те же транквилизаторы помогли бы. Да, обиделся бы братишка, устроил бы скандал и, скорее всего, мордобитие, но это всё было бы потом.
А то ведь вон оно как получается: жену братову отпустил, та пропала, теперь младшего удержать не смог, не дай Бог, с ним ещё что случится.
Чтобы хоть как-то реабилитироваться в собственных глазах за отправку брата на верную погибель, ездил Савельев на смертельно опасные задания, доказывая самому себе уже очевидное: не трус он, хоть и не пришлось пока непосредственно в боях участвовать, стрелять и убивать. У него другие задачи и их надо выполнять. Грамотная информационная война наносит не меньший ущерб противнику.
В этот раз предстояло побывать в районе Краевой клинической бо льницы. Драка там шла кровавая, посему не было понятно, на ком лежит вина в разрушении православного храма на территории больничного комплекса.
Андрей Николаевич знал точно, что постарались и свои, и противники. Но по понятным причинам информацию следовало подать так, чтобы виновной оказалась оппозиция.
В тяжелейших условиях гражданской войны народ ещё больше обратился к Богу, обретая в молитвах пусть зыбкое, но успокоение и хоть какую-то надежду. Поэтому непримиримые враги делали всё возможное, дабы не наносить ущерба любым храмам, мечетям и молельным домам. Однако не всегда это удавалось. Так случилось и с этим храмом. Из рук в руки он переходил неоднократно. И всякий раз его брали с боем, разрушая обстрелами из миномётов, взрывами ручных гранат, автоматной и пулемётной стрельбой, выстрелами гранатомётов.
Ехать туда, как и во всех предыдущих случаях, не было никакой необходимости. Но, как и прежде, он решил, что должен. Ведь журналисты едут. Им тоже страшно и всё же они выполняют свою непростую работу. Чем он лучше? Тем, что начальник? Можно, конечно, прикрыться должностью. Из подчинённых никто ничего, разумеется, не скажет, зато будут думать о начальнике как о трусе. Можно наплевать на то, что там они думают, однако самого себя не обманешь. Поэтому надо ехать.
Андрей Николаевич со своими людьми добирался до города с колонной военных. Почти всегда именно таким способом приходилось ездить на задания. В этот раз места в кабине Савельеву не предложили, поэтому он наравне со всеми ехал на броне старенького, но вполне боеспособного БТР-80.
Из журналистов поехали только мужчины: женщин на такие задания не брали — командующий запретил.
Солдаты были разного возраста. Густая гребёнка мобилизации цепляла и молодых, и не очень. Поэтому пишущая братия — мужики возрастом далеко за тридцать, отличалась от военных лишь своей гражданской одеждой. Это, вкупе с камерами и прочей походной аппаратурой, служило хоть какой-то защитой при встрече с противником. Обычно журналистов не трогали и всё же гибли они часто: кровавая жатка войны не ведала разбора.
Хмурые и молчаливые бойцы внимательными глазами прокачивали окрестности, держа наготове автоматы и пулемёты: колонну запросто могли обстрелять из какого-нибудь лесочка или из-за любого бугра, заросшего сорной травой и кустарником. Существовала и другая опасность — обстрел артиллерией или реактивными установками. Такое тоже случалось, что наглядно подтверждала стащенная на обочины или валяющаяся в кюветах сгоревшая и покорёженная техника.
Из-за нередких артобстрелов дорога превратилась в сплошные колдобины, да и колёса и траки многочисленных машин сделали своё дело. Техника переваливалась по ямам, рыча сильными двигателями, извергая сизый и едкий чад выхлопных газов, поднимая колёсами густую пыль.
Навстречу время от времен и попадались короткие колонны — по пять-шесть санитарных машин с большими красными крестами на тентах и крышах кабин. Они везли раненых.
Но все знали, раненых гораздо больше. В тыл везут самых тяжёлых — безногих, безруких и тех, кого оперировать в полевых условиях нельзя. Хорошо, если довезут. Многие в дороге помрут.
Остальных «штопали» на месте где-нибудь в подвалах домов, приспособленных под походные госпитали, и снова отправляли на убой. Драка шла насмерть, бесценная для каждого жизнь утратила ценность для главарей, затеявших эту войну и сообща вращающих рукоятку чудовищной по размерам и прожорливости мясорубки.
Оттого солдаты были хмурыми и молчаливыми, оттого глаза их светились тревогой, а в позах застыла обречённость.
Уже за несколько километров от Красноярска стала отчётливее слышна канонада, а затянутое дымом пожарищ небо в той стороне было видно уже давно.
На въезде в город колонну остановили на блокпосту.
Савельев видел со своего места, как офицер, задержавший движение, разговаривает о чём-то со старшим колонны. Тем временем местные солдаты подошли за куревом к сидящим на броне бойцам. Те делились сигаретами, получая взамен информацию, насколько тут всё плохо.
Когда колонна тронулась снова, офицер стоял, провожая глазами проезжающую технику.
Неожиданно для себя Андрей Николаевич узнал его. Это был тот самый лейтенант, что однажды нахамил ему у другого блокпоста.
Офицер на Савельева не обратил внимания. Он был сосредоточен и суров. На давно небритом осунувшемся лице лежала печать усталости. Однако лейтенант, несмотря на измотанность, держался молодцом, а короткий автомат на правом плече висел как влитой, составляя единое целое с владельцем. Так носить оружие может только опытный боец.
«Кажется, будто тот неприятный разговор состоялся очень д авно, — подумал Андрей Николаевич. — А на самом деле времени прошло не так уж и много. Но сколько всего успело случиться! И моя тогдашняя злость теперь выглядит такой смешной и нелепой. А ведь парень оказался прав: довели страну. Воровство безбожное… Целью жизни стало получение возможности наиболее близко подобраться к государственному бюджету для его разворовывания. Эта цель стала едва ли не прерогативой для многих активных людей, приобрела характер почти национальной идеи. Воровали от Кремля и до самых до окраин…
Лишённые возможности «пилить» бюджет, ставили перед собой другую цель — «мутить» схемы в поисках быстрых денег. Словно эпидемия охватила миллионы россиян что-то и как-то «мутивших», ничего не производящих, ушедших с головой в коммерцию. Все остальные, не способные или не желающие что-то «замутить», являлись либо счастливыми обладателями неплохой зарплаты либо перебивались от получки до аванса. Последние как-то незаметно угодили в категорию неуспешных лю дей. Нет, открыто их так не называли, зато исподволь вбивали в сознание обывателя необходимость быть успешным. Если ты не такой, значит ты нищеброд…
Однако я думаю об этом так, будто не отвечаю за случившееся. А разве отвечаю? Ведь я не отдаю приказы, я всего лишь исполнитель, обычный исполнитель чужой воли. Злой воли, поработившей мою страну и народ. Этой воле я служил верой и правдой всю свою сознательную жизнь, уверенный, что поступаю правильно. И вот он результат. Но ведь я не отдаю приказов! Я только исполнитель. Исполнитель чужой воли… Боже! Что она сделала с моим городом…»
Колонна не стала углубляться в лабиринты улиц лежащего в разрухе Красноярска, гудящего войной, задымлённого пожарами, насыщенного опасностью, дышащего смертью.
